Сергей Довлатов:ВОЗВРАЩЕНЕЦ
Большой талант, огромный. Но не бескрайний. Творчество Довлатова было ограничено его же личностью. Его собственной жизнью и судьбой. Он мог писать только от себя и о себе, и о тех, кто его окружал. Другое дело, что в творчестве все это преобразовывалось, препарировалось. Потому что если жизнь не соответствует литературе, то это проблемы жизни и пусть ей будет хуже. А лучше — литературе. Что справедливо, поскольку литература вечна, а жизнь ограничена.
Родился он в эвакуации, умер в эмиграции. А посредине была еще не менее важная и самая большая буква «Э» — Эстония. Это долгое «э-э-э», то ли по-кавказски подбадривающее (если поставить восклицательный знак в конце), то ли по-русски осуждающее (если с многоточием) и составило самый краткий, но, может быть, и самый точный синопсис его жизни.
Отец — Донат Исаакович Мечик, театральный режиссер. Мать, Нора Сергеевна Довлатова, оставив театр, работала корректором. Еврей и армянка... Кстати, точно такое происхождение было и у французского сценариста, кинорежиссера Франсиса Вебера (его «Игрушку», «Папаш», «Беглеца» «Невезучих», «Ужин с придурком» мы на праздники смотрим никак не меньше, чем Гайдая, Рязанова и Данелию). И вот Вебер, чьи предки, кстати, тоже жили в Петербурге, как-то сказал о своем происхождении: «Два геноцида, две Стены Плача в крови — вот что нужно, чтобы сделать комика».
Довлатов, конечно, не комик и не юморист, но сочетание смешного и страшного в его жизни, комического и трагического в творчестве было совершенно удивительным.
КРАСИВЫЙ И ТАЛАНТЛИВЫЙ
Родился Сережа в Уфе, где его родители жили в эвакуации. Позже писатель сочинил автобиографическую легенду, что находившийся тогда же и там же Андрей Платонов его заметил и отметил. Ну конечно, а как же иначе; «Старик Платонов нас заметил и, в гроб сходя, благословил».
Когда блокада была снята, семья вернулась домой. И тут уж писатель описывает себя строго: «Толстый застенчивый мальчик. Бедность. Мать самокритично бросила театр и работает корректором. Школа». Кстати, в школе Сергей Довлатов еще не был Довлатовым. Вспоминает его лучший школьный друг: «Помню, первого сентября делали перекличку. Каждый ученик должен был встать, назвать свою фамилию и имя, а также национальность. И вдруг встает пухленький темненький мальчик и тихо говорит: «Сережа Мечик, еврей». Конечно, по классу прошел смешок. Во-первых, слово «еврей» традиционно вызывало такую реакцию в школе. Во-вторых, фамилия у Сережи была смешная и очень забавно сочеталась с его кругленькой фигуркой: «Мечик» звучит как «мячик».
Но дело не только в «мячике». Ведь со временем ученики узнавали, что Мечик — это еще и трусливый, ненадежный «городской» из соцреалистической классики, фадеевского романа «Разгром».
Так что в вуз Сергей шел уже как Довлатов — на журфак ЛГУ. Не взяли. И в следующий раз, чтобы поступить в университет наверняка, пошел на финское отделение филфака.
С окружением, разумеется, богемным, ему повезло. Как везло и раньше. Ведь мама всю жизнь дружила с женой великого артиста Николая Черкасова и частенько ездила с сыном в Комарово, к ним на дачу. С другой стороны, родная Сережина тетя по имени Мара редактировала самого Алексея Толстого и всегда была рада покритиковать литературные опыты любимого племянника.
Впрочем, и сам он умел находить друзей, таких, что стали не только друзьями, но и советчиками, наставниками. Их было много, но все же три имени стоят особняком — Евгений Рейн, Анатолий Найман, Иосиф Бродский.
Было, однако, и то, что сам Довлатов определил как «растущая тяга к плебсу», то есть городским низам. И это тоже правильно, ведь литература — двухполюсная батарейка. Кроме горних высей, где ведутся тонкие споры о стилистике, нужна и грубая проза жизни — свежее «мясо» фактов, сюжетов, впечатлений. Всего этого стало еще больше, когда Сергея отчислили за неуспеваемость и он загремел на три года охранником в лагеря, которыми богата Республика Коми.
Во время службы для духовной гармонии писал стихи. Но это так, баловство. Главное же — Довлатов вернулся оттуда с объемным материалом, который позже составит шедевральный сборник рассказов «Зона (Заметки надзирателя)», открывающий знаменитый трехтомник, который нынче хранится, читается и перечитывается чуть ли не в каждом доме бывшего СССР. А дальше в том же томе идут «Компромисс» (о жизни в Таллине) и «Заповедник» (о Пушкиногорье).
В Таллине будущий «антисоветский писатель» больше всего проработал в газете «Советская Эстония». Переезд в столицу ЭССР был, по сути, первой, пробной, так сказать, внутренней эмиграцией. В Таллине у Довлатова нашлось много друзей и помощников.
Но и недругов хватало. Уже сверстанную и почти утвержденную книгу по настоянию КГБ Эстонской ССР раздраконили. А ее автора по «указивке» свыше пропесочили на собрании родной газеты. Дочь хороших друзей Сергея и его же верный друг Елена Скульская вспоминает: «Шура М. кричала на собрании: «Что это Довлатов все время повторяет — скульптор неизвестный, скульптор неизвестный! Нельзя, что ли, наконец узнать его фамилию?!»
Довлатов вернулся в Ленинград, а потом поехал в Пушкинский заповедник в Михайловском — работать экскурсоводом. За новым материалом и вдохновением (где же еще искать его, как не в пушкинских местах). Довлатову проще было шлифовать текст, легче работалось, когда он накладывал на себя вериги самоограничений. Все, например, знают, что в его прозе в одном предложении нет слов, начинающихся с одной буквы. А еще — Довлатов терпеть не мог причастия и деепричастия, которые так назойливы в образцовых школьных сочинениях (действительно, зачем причастие, когда уже есть такая буквенная епитимья). Сложными были отношения и с прилагательными, их «надо бояться, это самая бессмысленная часть русского языка»!
Но вот литературная игра с советской властью оборачивалась поражением — его не издавали. И не было другого выхода, кроме эмиграции, где уже находились две его жены с двумя дочками. (Как говаривал Довлатов: «Я был женат дважды, и оба раза счастливо».)
Высокий, красивый, талантливый —ударное сочетание качеств, неотразимое для женщин. Кроме первой жены Аси Пекуровской (родившей, правда, уже после развода дочь Машу) и второй жены Елены (родившей в России дочь Катю, а в Америке сына Николаса Доули) была во время долгой службы большая любовь в Сыктывкаре — Светлана Меньшикова. А в Таллине — гражданская жена Тамара Зибунова, родившая дочь Александру. Не зря питерский поэт Александр Кушнер сказал как-то Довлатову: «Если бы я, Сережа, был таким высоким и красивым, то все ваши беды мне казались бы игрушечными».
ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ
И вот Нью-Йорк, Америка. Жизнь тут тоже во многом непроста и хайвеи не медом намазаны, но все же в главном, в литературном творчестве Довлатову повезло (впрочем, в строгом соответствии с поговоркой, что везет тому, кто везет).
«Все 11 лет в Америке мне дико везло с литературой. Именно везло. Говорю без всякого кокетства: мне повезло в том смысле, что Бродский захотел мне помочь, а он человек совершенно непредсказуемый. Мне повезло с переводчиком, с агентом — у меня общий агент с Найполом, Беккетом, Салманом Рушди и Алленом Гинзбергом. Мои сочинения легко переводить. А между тем Зощенко, наш любимый писатель, до сих пор толком не переведен на английский, а у меня здесь вышло двенадцать книжек по-русски и пять по-английски». Отдельно сказал Довлатов о знакомстве со своим лучшим переводчиком: «Очаровательная Энн Фридман повергла меня в любовь и запой».
Да, запой... Маска его литературного героя, хорошего, порядочного, но неудачливого, всеми предаваемого и из двух бед всегда выбирающего наибольшую, будто приросла к довлатовскому лицу. Он еще может похвастаться, что из запоя в Лиссабоне его выводили два нобелевских лауреата — Иосиф Бродский и Чеслав Милош. Но, увы, это уже был штопор, выйти из которого Сергею Довлатову не удалось.
И конец жизни совпал с началом славы...
Комментариев нет:
Отправить комментарий